В Стране Дремучих Трав - Страница 64

К оглавлению

64

Теперь ночь. И скоро до утра утихнет Москва, успокоится совсем не надолго в прохладной и по-летнему неглубокой тишине. Тишина эта уже давно пробиралась в город, но шла запинаясь, ее пугали тысячи восклицаний, окриков, возгласов, пугали смех, шутка, песня… А грохот улиц и площадей заставлял ее останавливаться. И все жз тишина пробралась. Просочилась. Пришла.

Ночь.

Над входом в метро все ярче горит остроконечная буква «М». Сейчас там, внизу, прибывают последние поезда. И теперь, поздней ночью, как и утром, как и днем, их встречает колоннада мощных многогранных мраморных стеблей. Из каждого стебля вырывается цветок, могучий цветок. Он тянется вверх и, подсвечиваемый скрытым, мягким светом, вдруг растекается по потолку в узоре великолепной пятиконечной звезды.

И вся колоннада этих цветов говорит неслышным языком о величии, простоте и благородстве. Станция эта — «Дворец Советов». И станция эта прекрасна.

За аркой, между входом и выходом в метро, чернеет тенистый, густой Гоголевский бульвар. Киоск с водой ярко освещен, но уже закрыт. Все торопливей и слышней шаги прохожих, перебегающих площадку: не опоздать бы на последний поезд метро!

Вот из метро выбежал юноша. Посмотрел кругом. Подошел к корзине с цветами. Он в очках и с книгой подмышкой. Покупает букет. Он нетерпеливо смотрит то на часы, что висят на углу улицы, то на дверь метро, которая скоро закроется. Ждет кого-то? Он опустил руку, и букет касается земли. Все чаще юноша поглядывает на часы. И вдруг он мчится со своим букетом к метро и скрывается за дверью, которую начинают запирать. Площадка опустела. Дверь в метро закрылась. Продавец складывает в корзину цветы. Уходит.

Кругом все тихо. Я медлю, не ухожу. Я думаю о том, что завтра снова пойду к физику Калганову. Какой же он даст мне ответ? Вот приду: «…Помните, тайна вечных красок Думчева…»

Но что, если он насмешливо улыбнется: не вышло! Как же тогда с Думчевым?

Мягко и спокойно освещают площадку молочные шары фонарей.

И в эти минуты здесь, на площадке у станции метро, у фонаря, к которому я прислонился. — в эти минуты возникает предо мной грозная, дикая Страна Дремучих Трав: возникает могучий, то нарастающий, то затихающий, но бесконечный, беспрерывный шум трав, колеблемых ветром. А Думчев? Он был один! Один среди живых машин, слепых и многоглазых, уродливых и ядовитых! Каждый шаг грозил гибелью! Но он человек, я его гордый разум победил.

Но пора домой. Уже поздно.

Вот и Волхонка. Недвижно лежит на асфальте узорная тень решетки большого двора института Академии наук. На небе полная луна. И при этой луне белые колонны Музея искусств стали такими, точно кто-то подсинил их белизну. Стеклянная, прозрачная крыша музея чернеет. А цветы табака на дорожке к главному входу стали ночью вдруг резко-белыми, раскрылись.

Тихо и лунно на Волхонке. Легкий ветерок приносит волны запаха табака. Легла, и протянулась по асфальту тротуара тень одинокой липы. Чуть дрожит листва. И в ночной светотени так легки, зыбки, так шатки и едва-едва изменчивы тени этой листвы, что останавливаешься, как же ступить ногой на этот чуть-чуть дремлющий узор!

Все тихо. Плывет ночь над Москвой…

Вот а дверь моей квартиры. В. почтовом ящике письмо. А вот и газета… одна… другая…

Потом звонок по телефону, совсем ненужный. Еще звонок — тот, который давно ждешь!

Но кто это тихо скребет стекло открытого окна? Это, видно, соседский кот; он весь черный, с крошечным белым «галстуком». У соседей окна закрыты. И он осторожно по карнизу пробрался ко мне: Рама открытого окна мешает ему войти ко мне. Я ему помогаю:

— Входите, гость, входите! Небо уже потемнело, и будет дождь — вы можете промочить лапки. Входите, гость!

Кот устраивается спокойно и неторопливо на столе около стакана с васильками.

«Вы, васильки, были днем синие, а стали теперь, при лампе, совсем лиловыми. О, вы уже совсем поседели! Не все!. Не все! Только те, что отцветают. Вот я вас отодвину, а то кот так развалился, что столкнет со стола стакан».

Я все смотрю на эти седые васильки и беспокойное, тоскливое чувство овладевает мной: «Что скажет завтра физик о вечности красок? Что напишу я Думчеву?»

А в открытое окно потянуло с Москвы-реки свежестью. На дворе совсем темно. Небо в тучах, и стучит по подоконнику мелкий дождик.

Скоро осень.

Глава 71

НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ

…Из наблюдений устанавливать теорию,

через теорию исправлять наблюдение.

М. Ломоносов

В очень поздний час я шел домой от физика Калганова. Как тихи эти старинные переулки Москвы! Как мирно горят лампочки у ворот, освещая из-под жестяного козырька номер дома и спокойный полукруг букв — название переулка!

Люди давно спят. Окна домов и домиков темны.

Как часто в этих переулках в такой глухой час у меня становилось смутно на душе от черных, пустых окон! Но сейчас мне кажется, что эти окна радостно я приветливо встречают меня скользящим отсветом фонарей по своим черным стеклам. Радостную весть несу я с собой для Думчева.

Калганов с кем-то говорил по телефону, когда я вошел в его кабинет. На минуту он прервал разговор, поздоровался со мной и сказал:

— Мой разговор по телефону как раз касается вас. Слушайте!

И Калганов снова продолжал с кем-то говорить:

— Что? Нет! Нет! Это не дневной свет. Не лампы дневного света, которые освещают подземный вестибюль метро на улице Кирова. Здесь краски… Что? Вы слышали? Даже видели, как стена и платье светятся красками в темноте… Но это вовсе не то. Стена, стул, платье стали испускать свет, потому что к их окраске подмешали соли кадмия и цинка и облучили ультрафиолетовыми лучами. Это люминесценция. А я говорю совсем о другом… Как меня понять?.. А вот как.

64