В Стране Дремучих Трав - Страница 19

К оглавлению

19

Я вскочил, сделал шаг и остановился… О чем? О чем, очень важном, я так настойчиво думал вчера?

Вдруг радостное чувство вскипело во мне, сердце забилось.

Моя профессия поможет мне отгадать загадку Думчева! Как мог я это упустить!

Зря я старался решать эту загадку методами чуждых мне профессий: не будучи ни ученым, ни следователем, ни сыщиком, я пытался при помощи их приемов подойти к разгадке.

Только приемами искусства, которым я живу, того искусства, которое я так долго и страстно изучал, я могу подойти к решению загадки Думчева.

Главное — пережить жизнь героя. Освоить его мир. Жить его жизнью. Стремиться к целям, которые он сам себе ставил.

И я уже начинаю понемногу ощущать поступки Думчева, как свои собственные. Это творческое состояние знакомо каждому актеру.

Все с большим и большим вниманием, все более и более сосредоточившись, я «вживаюсь», как говорят в театре, в роль Думчева. Его образ, привычки, настроения, чувства становились мне все ближе и ближе.

Скорей туда, где много лет назад завязался узел загадочных событий!

Выйдя в коридор гостиницы, я услышал: «Самоварчик вскипел… чайку попейте! Есть свежие бублики».

Это кричала приветливая широколицая буфетчица.

Но, до крайности боясь, что вся напряженность моей работы над ролью Думчева сорвется, что внимание мое рассеется, я махнул рукой, ничего не ответил ей и поспешил прочь из гостиницы.

Вот и лаборатория Думчева.

Я уселся в кресло доктора и оглядел его стол.

Справа от меня стоит спиртовка с обгорелым фитилем, рядом с ней — плоская фарфоровая чашка, на ней — чайная ложка. Сдунув с чашки пыль, я увидел какой-то порошок, напоминающий по кристаллам борную кислоту. Предо мной небольшой медный подносик, который стоит на каких-то бумагах с записями и вычислениями. На подносе — стакан, тарелочка и маленькая, с розочками, сахарница.

Налево — все разбросано в беспорядке: перевернутый штатив с пробирками, колбы, несколько тигельков и фарфоровых чашечек.

Итак, я — Думчев! Звонят колокола. Сегодня моя свадьба. Окно открыто. Чирикают птицы. Ясный летний день. Думчев слышит за дверью голос Арсеньевны:

«Сергей Сергеевич! Не желаете ли выпить стакан чаю и откушать слоеного пирога перед венчанием?»

Думчев не впустил ее в комнату.

Я придумал и повторяю все его движения, жесты, позы. Я направляюсь, как и он, к дверям, приоткрываю их, точно беру из рук в руки медный подносик. Делая все это и пытаясь угадать каждое движение Думчева в пространстве этой комнаты, угадать каждую секунду его действия во времени, ставлю подносик на стол перед собой на записи.

Я пью чай.

Шафер крикнул:

«Пора, Сергей Сергеевич! Невеста ждет!»

Колокола зазвонили резче.

Я — Думчев — вздрогнул и ответил: «Иду!»

Я протягиваю ложечку к сахарнице в попадаю… куда? Не в сахарницу? Нет, в фарфоровую чашечку с кристаллами, напоминающими борную кислоту.

Да! Так сделал Думчев. Вот почему чайная ложечка и теперь лежит на фарфоровой чашечке, а не в сахарнице.

А налево? Почему здесь все опрокинуто? Думчев, по видимому, ни на что не глядя, к чему-то метнулся и все опрокинул. Он безусловно к чему-то тянулся.

Я чувствую всю естественность, все правдоподобие поступков Думчева. Вглядываюсь и вижу: в одной из фарфоровых чашечек лежат три крупинки — пилюли, крошечные, едва различимые. Да! Направо — порошок, налево — три крупинки… Три крупинки…

Теплая радость охватывает меня. Так вот к чему тянулся Думчев! Три крупинки… Три крупинки… порошок… Ведь это слова из писем Думчева. Эти слова он настойчиво повторяет во всех своих письмах: «Не тронь порошка».

— Нашел! Нашел! — шепчу я.

Бережно ссыпаю порошок в пакетик. Кладу три крупинки в другой пакетик и спешу, почти бегу из лаборатории.

Глава 18

ФАНТАСТИЧЕСКОЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ

Правда удивительнее вымысла.

Это потому, что вымысел боится выйти за пределы вероятного, а правда — нет…

Марк Твен

— Все ясно! Но все становится еще более загадочным, — сказал профессор Тарасевич, выслушав меня: — доктор Думчев стал жертвой своего же открытия. Это первое. Теперь второе: он, доктор Думчев, исчез в каком-то новом, измененном виде — таком виде, что его уход не приметили. Это ясно. А дальше? Туман! Туман!

— Позвольте, Степан Егорович, почему не допустить, что доктор Думчев действительно открыл рецепт невидимки, описанного Уэллсом?

— Но вся научная основа романа и кинофильма «Невидимка» Уэллса ошибочна.

— А в чем дело? — спросил я. — Роман «Невидимка», конечно, фантастический, но в основе своей отнюдь не ложный. Помните строки Пушкина из «Руслана и Людмилы»:


Везде всечасно замечали
Ее минутные следы:
То позлащенные плоды
На шумных ветвях исчезали.
То капли ключевой воды
На луг измятый упадали:
Тогда наверно в замке знали,
Что пьет иль кушает княжна.


Едва редела ночи мгла,
Людмила к водопаду шла
Умыться хладною струею.
Сам карла утренней порою
Однажды видел из палат,
Как под невидимой рукою
Плескал и брызгал водопад…

Народная мудрость, которая питала поэзию Пушкина, тоже считает возможным существование невидимки. А ученые часто осуществляют то, о чем говорится в легендах и сказках народа.

— Нет, — заявил профессор Тарасевич, — или поэзия, или наука: не надо смешивать! А наука говорит вот что.

Все тела, как каждому известно, поглощают, отражают и преломляют лучи света. Если тело человека невидимо, то оно, значит, не преломляет, не отражает и не поглощает лучей света. Но если тело человека — невидимки Уэллса — невидимо, то вполне понятно, что и хрусталик глаза этого человека-невидимки не преломляет лучи, а сетчатка не дает надлежащего изображения внешнего мира, которое должно передаваться в мозг. Раз этого изображения нет, то и сам человек, ставший невидимкой, ничего не видит.

19