Невидимка слеп! Он не видит мира, не видит самого себя. Пусть он взывает: «Помогите мне!» — и к нему на его голос протянут руку, но он не увидит ни своей руки, ни той руки, которую ему протянули!
Следовательно, — продолжал Степам Егорович, — Думчев, благополучно ушедший из лаборатории, Думчев, пишущий микроскопические письма, не мог стать невидимкой. Больше того: судя по микроскопическим буквам его письма, он видит мир лучше, чем вы и я. Нет, доктор Думчев ушел на глазах у всех, но ушел в каком-то измененном виде!
— Но в каком виде?
— Узнать это — узнать почти все! — сказал профессор.
— Но разве можно предположить, чтобы человек принял такие новые, измененные формы, что его не узнали и не увидели?
Профессор задумался.
— Много времени тому назад, еще студентом, — сказал он после долгого молчания, — в жаркий летний день я зашел в Биологический музей в Москве. Бродя по залам музея, меж чучел животных, птиц и неисчислимого количества банок, где были заспиртованы всевозможные особи в различных стадиях своего развития, я устал и соскучился. Вот почему я подошел к седому человеку с живым, острым взглядом, занятому какими-то опытами у окна. Это был ученый — директор музея.
«Чего вы добиваетесь от этой амфибии?» спросил я.
«Видите! Похожи ли эти два существа одно на другое?»
«Ничуть не похожи».
«Действительно, у одного торчат жабры, хвост плоский и неуклюжий. Оно живет только в воде. Называется аксолотль. Другое существо дышит легкими, тело у него более стройное, длинной цилиндрической формы, с хвостом. Живет на суше и в воде. Называется амблистома. Было время, когда аксолотля и амблистому считали двумя разными, самостоятельными видами. А теперь установлено, что это водяное существо аксолотль превращается в амблистому. То есть аксолотль — личинка амблистомы».
«Что же тут удивительного! — сказал я. — Головастик, живущий и плавающий в воде, превращается в лягушку, живущую и в воде и на суше. А головастик совсем не похож на лягушку. К чему же ваши опыты?»
Ученый засмеялся:
«Пример неподходящий! Как бы вы удивились, если бы в болоте одни головастики клали яйца, из которых появлялись головастики же, а другие превращались в лягушек!»
«Ну, таких чудес не бывает!» рассмеялся и я.
«С головастиками не бывает. А вот с аксолотлем — личинкой амблистомы — бывает. Он превращается в амблистому. Но аксолотль может также не превратиться в амблистому, размножаться и умереть аксолотлем».
«А амблистома?»
«Та, в свою очередь, откладывает яйца, из которых позднее появляется личинка аксолотля».
«Хорошо! Но какого нового чуда вы ожидаете от них здесь?»
«Чуда без чудес! Искусственным путем, в лаборатории, я вызываю «метаморфоз и заставляю аксолотля обязательно превратиться в амблистому. Этот метаморфоз — превращение личинки во взрослое состояние — я произвожу и наблюдаю».
«Но как же вы здесь, в лаборатории, вмешиваетесь в дела природы?»
«Очень просто. Я подкармливаю своих аксолотлей щитовидной железой или тироидином, который эта железа вырабатывает, и этим заставляю водную форму амфибии превратиться в совершенно не похожую на нее земную. Я физиолог и обязан уметь это делать! Я создаю необходимые условия для превращения одного существа в другое».
В тот жаркий летний день, у окна музея, выходящего на тихую улицу, я подумал: «Разве нельзя представить себе изобретение какого-то состава, которое влияет на человека так же, как тироидин влияет на живое существо, именуемое аксолотлем?»
Но эти мои рассуждения исходили не от науки, в которой я тогда еще не был искушен, и не от фактов жизни. Так и мы с вами сейчас, Григорий Александрович. Довольно!
Вы человек театра, и ваша фантазия уносит вас с земли в межпланетное пространство и увлекает меня вместе с вами.
Но я не унимался.
— Межпланетное пространство? — повторил я с живостью. — Готов допустить, что доктор Думчев улетел на Луну. Есть же в его лаборатории материалы об опытах Кибальчича и Циолковского! Оба они — творцы ракетного двигателя. А страсть Думчева — полеты!
— Нет уж, увольте! Пойдемте лучше ко мне пить чай. Я живу совсем рядом, на этой же улице, всего через три дома от института.
Вот какая история случилась!..
Теперь только видели, что в ней есть много неправдоподобного…
Н. Г о г о л ь
За круглым столом в столовой профессора Тарасевича, где его жена спокойно, не торопясь, разливала чай, разговор принял сначала несколько юмористический оттенок.
— А что, если, — сказал профессор Тарасевич, помешивая ложечкой в стакане, — наш-то Думчев попросту сбежал, как гоголевский Подколесин, от своей невесты? Прыгнул из окошка, а ребята на улице и не заметили. Или в прятки сыграл.
Профессор шутил, смеялся. Он, видно, желал меня отвлечь от беспокойного, тяжелого моего состояния. Сколько времени у меня ушло — и все зря! Да отыщу ли я когда-либо Думчева?
И это чувство какой-то придавленности передалось профессору. Он замолчал. Сделался серьезным.
Некоторое время длилось молчание. Затем профессор сказал:
— …Порошки и пилюли из лаборатории Думчева… Почему бы не сделать химический анализ порошка и пилюль, чтобы узнать составные части, формулы?.. Химический анализ приблизит нас к истине. Может быть, он подскажет какие-то открытия, сделанные безвестным Думчевым.
— Да, от этого анализа зависит вся разгадка, — согласился я.
— Что же, у нас есть здесь почтенный химик-аналитик. И летом и зимой он живет в поселке научных работников имени Ломоносова. Человек он с большим опытом, находчивый и очень изобретательный. Слово его — слово подлинной передовой науки. Это Ободов Герасим Андреевич.